Клюшнев Станислав Дмитриевич
Мое детство и юность проходили на тамбовщине, в городе Моршанске. В летний период я вместе со сверстниками целыми днями загорал на песчаном берегу реки Цны. Мы купались, рассказывали друг другу прочитанные или услышанные истории. В погожие дни ходили босиком, единственная одежда - трусы. Домой приходили только на обед, да к ужину. Иногда, забравшись втроем, а то и вчетвером на какой-нибудь куст, изображали экипаж военного самолета. Мы были веселы и беззаботны, каждый из нас мечтал совершить подвиг. Особенно популярными у нас были патриотические кинофильмы «Чапаев», «Если завтра война», «Неустрашимые», «За нашу Советскую Родину» и т.п. Наши настроения соответствовали пафосу очень популярной тогда песни:
Нас с братом родители определили спать в чуланчике, оклеенном старыми газетами, которые отражали политическую жизнь страны 5- 6 лет тому назад. Благодаря этому я тогда узнал, кто такие были Чемберлен, Черчилль, Гитлер, Муссолини и др. Утром я пробуждался от солнечного лучика, который проникал через маленькое окошко чулана и быстро находил мое лицо. Проснувшись, я выходил во двор умываться. Примерно в это же время или чуть позже слышался свист одного из моих товарищей, вызывающий меня на улицу. Так случилось и в этот день, который стал памятным для всех нас. Это было 22 июня 1941 года. На этот раз вызывал меня друг по кличке Бодой, на год старше меня. Переполненный желанием ошеломить меня важной новостью, он выпалил: «Война!.., с немцами, теперь мы им покажем!». С криками “Ура!” мы, радостно подпрыгивая, побежали к дому третьего товарища. На подходе к его дому увидели, что на подоконнике выставлен черный круг репродуктора, из которого слышался хрипловатый голос В.М.Молотова, извещавший о вероломном нападении на нас гитлеровской Германии. При виде нахмуренных и напряженных лиц взрослых мы поняли, что наш энтузиазм как-то неуместен. Позднее у нас стали возникать вопросы: «А где же наши славные летчики, где же наши замечательные танкисты?». Хотя ответов получить не удавалось, мы считали, что все дело в неожиданности нападения. В последующие дни события начали развиваться в ускоренном темпе: число советских городов, подвергающихся бомбардировке немцами, значительно возросло, очереди у продуктовых магазинов стали длиннее, в горвоенкомат приходило много добровольцев, особенно из числа тех, кто раньше служил в армии, а также из числа старших школьников, но сначала брали далеко не всех. Соседская девочка Валя Тельнова (ей тогда было 17 лет) тоже попросилась на фронт медсестрой и ее взяли. Взяли после десятого класса Вадима Столярова - старшего брата моего товарища Бодого. Затем вокруг военкомата появились целые толпы новобранцев, окруженных провожающими родственниками из ближних деревень. Пьяные и слезные проводы. Вспоминалась известная песня «Как родная меня мать провожала...».
Материальное положение нашей семьи, которое и до войны было далеко от благополучия (семья в пять человек жила на скромный заработок отца - музыканта духового оркестра), резко ухудшилось. В связи с этим родители отправили меня в пионерский лагерь. В первые дни моего пребывания в лагере кормили отменно и мне там очень понравилось. У меня появились новые друзья, сразу завязались хорошие отношения. На пионерской линейке нам было предложено заняться сбором кожицы корней бересклета, чтобы получать каучук для изготовления покрышек к боевым самолетам. Мы с немалой энергией взялись за эту работу, вырывали кусты, обрубали корни и молотками отбивали кожицу. Собрали несколько горок. Пошли ли они в дело или нет, мне неизвестно. Потом в лагере был организован сбор земляники для раненых красноармейцев. Для этого каждый из нас взял с собой в лес кружку или стакан. Одни собрали по стакану, другие по нескольку стаканов. Когда стакан наполнялся ягодой, ее ссыпали в ведерко, которое носил ухоженный симпатичный мальчик по фамилии Березин. Сам он не очень умел собирать ягоды, но был в центре этого мероприятия. По окончании сбора старшая пионервожатая объявила, что больше всех ягоды собрал Березин. Стоявший рядом мальчик тихо, но четко сказал: «Ну, конечно, это же сын секретаря горкома». Березин весело засмеялся, а мы отошли в сторону. Это был первый в моей жизни случай, когда взрослый человек, которому поручено воспитывать детей, в каких-то своих целях так бессовестно лгал. В передачах радио и на пионерских линейках все чаще и все более зловеще звучало слово «война». Начальника пионерского лагеря вызвали в военкомат, а вместо него назначили пожилую учительницу. Она, разумеется, была менее авторитетна среди нас. И когда из нашего рациона питания пропало мясо, многие ребята связывали этот факт с ее назначением. Количество проводимых в лагере мероприятий заметно уменьшилось. Ребята были предоставлены сами себе и стали подумывать о возвращении домой. Ждать долго не пришлось. Некоторых детей родители взяли досрочно. Для остальных был организован прощальный костер. Прошел он как-то вяло и невесело. Каждый думал о своем, о близкой встрече с родными. Утром следующего дня мы со своими нехитрыми пожитками отправились в деревню. Там нас ожидали несколько газогенераторных автомобилей - полуторок. Машины эти работали на деревянных чурках, которые сжигались в баллоне, установленном в углу кузова, рядом с кабиной водителя. Нас предупредили, чтобы мы не прикасались к баллону, так как можно получить сильный ожег. Вместе с нами в кузов садились призывники 1921 года рождения - они ехали воевать.
По возвращении домой я заметил, что жизнь родного города сильно изменилась. На улицах стало как-то больше народа, больше движения. Отчасти потому, что из деревень в город прибывало много призывников по повесткам военкомата, а еще, может быть, потому, что жителям города теперь приходилось занимать и сохранять очередь за хлебом, мылом и т.п. Население запасалось всеми жизненно необходимыми товарами - впереди война и никто не мог точно сказать, когда она окончится. Отец мой был участником русско-японской и империалистической войн. Он говорил, что немцы являются серьезным противником, воевать с ними будет трудно, но русские всегда их били и теперь дело закончится также. Его внимательно слушали, согласно кивая головой. У всех на душе было тревожно, но страха и паники не было. В школе у большинства моих одноклассников интерес к учебе заметно убавился. Нас теперь больше интересовало положение на фронте, развертывание госпиталей в городе и другие события тех дней. Очень хотелось есть. Мне это состояние хорошо запомнилось. Оно продолжалось для нас несколько лет. В школе стали давать хлеб по 50 грамм на ученика. Некоторые школьники отдавали свою порцию ребятам из малообеспеченных семей, в том числе и мне. Я с благодарностью вспоминаю этих ребят и жалею, что после войны не довелось встретиться с ними, поблагодарить их. Большинство промышленных предприятий города, особенно суконная и табачная фабрики, продолжало функционировать. Одновременно на улицах появилось множество людей, главным образом, для продажи любых предметов быта, одежды и обуви или обмена их на продукты питания. Время от времени над городом пролетали отдельные немецкие самолеты. В городе объявлялась тревога. Нас, школьников, (я тогда учился в 6-м классе) привлекали к рытью окопов (или “щелей” как их тогда называли) для защиты населения от возможных бомбежек.
Декабрь 1941 года был очень холодным и по этому случаю занятия в школе отменялись.
Из-за сорокоградусных морозов все сидели дома, никто без особой необходимости
на улицу не выходил. Многие задавались вопросом: «Каково в такой мороз нашим
бойцам на фронте?» В один из таких дней я вспомнил, что в тот день в школу должны
были привезти хлеб. Я мигом обул свои подшитые валенки, надел длинное байковое
пальто, доставшееся мне от сестры на 6 лет старше меня, и рванул в школу. В
школе никого не было. Минут через 10 - 15 приехала молодая женщина - буфетчица,
привезла хлеб. «Ты что, за хлебом пришел? « - спросила она. «Ну, да...» - неуверенно
ответил я. Женщина бросила беглый взгляд на мою одежду, молча достала буханку
ржаного хлеба, с заметным усилием разрезала ее пополам, (хлеб замерз по дороге
из пекарни) и дала мне полбуханки. Я не ожидал такой щедрости и воскликнул:
«Ой, большое спасибо! А то дома хлеба нет совсем!». Я чувствовал себя счастливым
и помчался домой, словно на крыльях. «Мам, я принес из школы хлеб! Нарежь на
всех».
Таковы были радости военной жизни. Однако главные радости стали приходить с фронта - немцев остановили под Москвой. Все понимали, как это важно для дальнейшего отпора наступающим немцам. Люди старались не пропустить ни одного сообщения от Советского Информбюро. Сколько горьких новостей довелось услышать в те дни из черного круга репродуктора! Сколько слез горя и слез радости проливалось около него! Четкий, ровный голос диктора Левитана полюбился всем - он олицетворял руководство страны, давал трезвую оценку всему происходящему и вносил уверенность в торжество нашего общего дела.
В нашей школе, которая неофициально называлась «пашковской», было решено разместить военный госпиталь, а нам пришлось переехать в другое место. Мы три дня переносили на руках школьное имущество. На новом месте многие нужные школьные вещи не умещались. Экспонаты, карты, схемы сваливались в кучу безнадзорно. В школе было холодно, многие ученики отсутствовали в связи с простудами, но занятия продолжались.
На набережной реки Цны, недалеко от моста, было организовано минометное училище. Практически каждый день в городе и на его окраинах можно было увидеть курсантов этого училища с минометными плитами и стволами на плечах. Обучение курсантов проводилось интенсивно в течение нескольких месяцев, после чего они отправлялись на фронт. Все они стремились на фронт: причин к этому было две: желание воевать с врагом и недостаточное питание в училище. В город стали поступать первые раненые. Вид сотен искалеченных красноармейцев, крови, выступающей из-под их бинтов, вызывал всеобщую скорбь и жалость. С их прибытием почувствовалось, что война пришла в наш город. В помощь персоналу военного госпиталя были брошены все имеющиеся медицинские силы города. Многие девушки и молодые женщины стали работать в госпитале медицинскими сестрами и нянечками, поварихами и т.п. Школьники приходили в госпиталь с концертами, а то и просто помочь сиделкам. Работы там было невпроворот, поэтому помощь школьников принималась с благодарностью. Выступления детских коллективов перед ранеными имели очень большое значение. Бойцы вспоминали своих детей или младших братьев и сестренок и настраивались на скорейшее выздоровление. Таким образом, установилась живая связь города с воюющей армией. В кинотеатрах перед демонстрацией основного фильма, как правило, показывали киножурналы с эпизодами из фронтовой жизни. Мы, школьники, обсуждали эти эпизоды не только после просмотра фильма, но и в школе. Нам тоже хотелось повоевать. Время от времени город внезапно заполнялся воинскими частями с танками, пушками и бронетранспортерами, которые также внезапно и исчезали.
Электричества в городе не хватало, поэтому в жилые дома его стали подавать только утром и вечером на час - полтора. Поначалу это как-то угнетало, потом стали привыкать: когда хочется есть, лучше раньше лечь спать. Одни ребята стали ходить в школу нерегулярно, другие вообще перестали ходить в школу. Их можно было встретить на рынке: они помогали взрослым что-то носить на рынок, а то и продавать. Некоторые стали воровать. Воришки делились на разные категории. Я знал мальчишек, которые были карманниками, наиболее ловкие и удачливые из них становились настоящими ворами-профессионалами, перед которыми порой пасовали и взрослые воры. Однако и наказание они получали суровое. Представьте себе крестьянина, который по какой-либо серьезной причине решился продать корову-кормилицу. Он получил деньги и еще не успел положить их куда понадежнее, как их моментально украли. Если вору не удалось передать деньги напарнику или убежать, над ним сразу творился самосуд до прибытия милиции: били ногами, а то и оглоблями. Такие уроки не забываются. Чаще всего ребята в возрасте 12-14 лет выступали на рынке «хапошниками». Действовали они следующим образом: стоит за прилавком торговка, торгует, скажем, кислым молоком в глиняных горшках. Один из участников этой операции энергично тянет торговку за хлястик рукой или крючком из проволоки. Она, естественно, поворачивается назад. В это время напарник с передней стороны хватает горшок с молоком и бежит что есть сил с места действия. Через несколько метров он ловко передает горшок сообщнику, который убегает на достаточное расстояние. Там они на глазах честного народа спокойно распивают украденное молоко, так как поймать их уже трудно, да и нет смысла. Этот метод в основном применялся по отношению к торговцам продуктами, однако не ограничивался ими. Добычей хапошников могли быть также другие товары и деньги. Некоторые мальчишки часто играли вспомогательную роль: подставляли ножку преследователю, производили передачу украденного из рук в руки, выступали в защиту пойманного воришки и пытались отбить его силой или угрозами.
В Моршанске, как и в других городах страны, была введена карточная система на хлеб, сахар, жиры, а потом и на мыло. Служащим и членам семьи выдавалось по 400 г ржаного хлеба в день, рабочим - по 700 -800 г. В последующем в хлеб стали добавлять кукурузу, горох и картофель. В ряде случаев вместо хлеба выдавали муку. Талоны на жиры реализовывались очень редко, мыло выдавалось только жидкое. Ассортимент продуктов на рынке был значительно шире, но цены для большинства населения были недоступные.
В связи с увеличением количества госпиталей в городе нас, школьников, продолжали
переселять с места на место. У наших педагогов забот и тревог становилось все
больше, они тоже голодали и ученики порой делились с ними теми крохами хлеба,
которыми располагали. Про одного преподавателя литературы говорили, что он ест
кошек. Я знал этого преподавателя, до войны он писал неплохие стихи, которые
публиковались в местной газете. Во время войны мне не раз приходилось видеть
его возвращающимся из леса с вязанкой дров. Страшно худой, с желтым иссохшимся
лицом и глубоко провалившимися глазами, он был похож на саму смерть... Очень
голодно было весной 1942 года. Картошка - основной продукт нашего питания в
тот год, кончилась. С трудом наскребли на посадку. Семян набралось лишь на половину
огорода. За огородом приходилось присматривать, чтобы не выкопали посаженную
картошку. Суп варили из молодой крапивы и щавеля. Одним словом, делали все,
чтобы выжить…
Весной 1942 года я закончил 6 класс. Впереди каникулы, тепло и свобода. В один
из первых дней каникул отец, который в то время был уже пенсионером и работал
вахтером на кошмовальной фабрике, сказал мне: « Ты уже подрос, надо помогать
семье. Я договорился с начальством, чтобы ты работал летом на фабрике». Фабрика
занималась изготовлением валенок и войлока. Для производства войлока использовались
отходы текстильной фабрики, которые надо было очищать от мелких обрезков шерсти
или «сечки». Очистка шерсти от сечки производилась на больших сетчатых барабанах,
которые приводились в движение вручную. Там я подружился с мальчиком, который
тоже вращал барабан. Его звали Леня. Он был такого же возраста и роста, как
я, и таким же светловолосым. Мы выглядели как два брата. Однако работа на барабане
была весьма пыльной и за смену мы становились похожими на негров. Отец Лени
когда-то был священником в Кочетовке (это район Моршанска) и, если мне не изменяет
память, то фамилия у него была Моршанский. В ту пору я мечтал стать летчиком,
а Леня морским капитаном (после этой работы мы встретились спустя 8 лет, когда
я стал авиатехником, а он собирался стать священником). Работали мы добросовестно,
но удовольствия от такой работы не испытывали. Через щелку в заборе я иногда
видел своих приятелей по улице, беззаботно игравших в прятки или какую- либо
другую игру. Естественно, что мне хотелось присоединиться к ним, но ослушаться
отца я не мог. Лето прошло быстро и мне не терпелось встретиться со своими школьными
товарищами.
1 сентября 1942 года в школу пришли далеко не все ребята. Одни вместе с семьями
куда-то переехали, другие зарабатывали на хлеб торговлей или чем-либо еще. Все
думали о своем ближайшем будущем, о сроках окончания войны, но конца ей не было
видно. Город наш превратился в сплошной госпиталь. В теплое время года на улицах
можно было то и дело встретить раненых. Особенно много легкораненых и выздоравливающих
можно было видеть на набережных города. Несмотря на ранения и все трудности
военного времени, молодые люди встречались, влюблялись ... Жизнь продолжалась!
В городе появилось много эвакуированных из Москвы. Это были люди, чаще всего,
из обеспеченных культурных семей. Местное население относилось ко всем с большим
участием и уважением. Никаких проблем с ними не возникало... После войны многие
из них поддерживали связь с моршанскими друзьями.
Конец 1942 - начало 1943 года проходили для нашей страны под знаком великой битвы под Сталинградом. Весь Советский народ, весь мир напряженно следил за ходом боев. Война достигла своей высшей точки и от результатов этой битвы зависел дальнейший ход второй мировой войны, освобождение нашей страны от фашистских захватчиков. В сражение вводились все новые и новые войска. Советская армия несла большие потери. Ежедневно война пожирала тысячи молодых жизней. В эти тяжелейшие дни наш народ жил ожиданием открытия второго фронта союзниками, но так и не дождался. Он был открыт лишь в конце 1944 года. Только много лет спустя стало известно, что Рузвельт отводил Соединенным Штатам во второй мировой войне роль игроков, которые вступают в игру в решающий момент. По его мнению, важно только правильно выбрать этот момент. Для успешного развития достигнутых успехов Красной Армии требовались новые резервы. С этой целью проводилась мобилизация военнообязанных более молодых возрастов.
В течение последних 2-3 лет я как-то сблизился с пареньком 1926 года рождения), то есть на два года старше меня) Васей Севастьяновым. Несмотря на разницу в возрасте, он был физически послабее меня, но мне нравилось в нем какое-то внутреннее спокойствие, рассудительность и аккуратность. Отец его был хорошим столяром и Вася от него многому научился. В то время Вася получил повестку военкомата и готовился к службе в армии. Мы часто встречались, вели разговоры на различные темы. Чтобы как-то заполнить время до дня призыва, он с увлечением читал роман Шолохова «Тихий Дон» и мы не раз обсуждали события, которые там описывались. «Это- книга жизни»,- говорил он, помахивая тяжелым томом романа. «Здесь все правда». Кроме того, мы размышляли вслух о своем ближайшем будущем. Однажды он сказал, что мне нужно освоить какую-то специальность. «Выходи по нашему переулку на Большую Дорогу (так почему-то называли тогда улицу Первомайскую) и иди все время прямо до Ремесленного училища. Это и будет твой путь жизни»- сказал он. Вскоре после нашего разговора его вызвали в военкомат с вещами. «Жалко, что не успел дочитать эту хорошую книгу до конца» - сказал он. Накануне вечером у него дома мы (впервые в жизни!) выпили по рюмке водки и закусили домашними оладьями. Я проводил его до кинотеатра «Спартак», где местные новобранцы договорились встретиться перед отъездом. Когда мы вошли в кинотеатр, там уже было 15-20 заметно выпивших и шумных юношей, с которыми ему предстояло служить. Мы с ним обнялись и распростились, обещая писать друг другу. Через какое-то время я получил от него письмо из Мелекеса, где он проходил военное обучение. Из письма я понял, что занимаются они ускоренными темпами... Потом получал от него еще пару писем. В последнем он сообщил, что, по-видимому, их скоро отправят на фронт. Больше писем от него не было. Пропал без вести. Я долго ждал, даже после войны, каких-либо известий о нем, но их не было. Кстати говоря, из ребят нашей улицы, мобилизованных вместе с Васей Севастьяновым, ни один домой не вернулся...
Положение с продовольствием в городе продолжало быть очень напряженным. Ни одна крошка съестного не пропадала даром. Очистки картошки мать тщательно промывала, сушила и превращала в серый крахмал, из которого можно было что-то испечь. Еды дома явно не хватало. Мать за счет себя и отца старалась получше накормить детей. Родители ссорились. Зарплаты и пенсии отца явно не хватало для семьи. Иногда ему удавалось подработать на похоронах (как он выражался, «отнести жмурика»), но хоронить с музыкой стали реже. Отец старался получить побольше супу в фабричной столовой, чтобы принести домой, однако желающих получить суп было много и это не всегда удавалось. Помнится, кто-то принес в класс большую плитку подсолнечного жмыха. Учительница вела себя демократично и мы, не прячась, разделили этот жмых на всех по возможности равными долями и с большим удовольствием тщательно разжевывали его, не открывая рта. Угостили и учительницу.
В первые месяцы 1943 года весь Советский народ праздновал большую победу -
Красная Армия окружила и разгромила очень мощную группировку немецких войск.
При этом были захвачены в плен многие тысячи немецких солдат и офицеров. Вскоре
мы стали свидетелями этого события: по улицам Моршанска проводили пленных немцев
Закопченные, оборванные и голодные, с грязными повязками, они медленно передвигались
по Большой дороге, подгоняемые конвоирами в белых овчинных полушубках и злющими
овчарками (которых, по иронии судьбы называют «немецкими»). Впереди колонны
шли строем старшие офицеры, увешанные множеством орденов и медалей. У некоторых
были кинжалы, стэки. Многие офицеры были в очках. Далее строй деформировался,
пленные шли кучками, поддерживая раненых и ослабевших. Временами они жадно хватали
с земли горсть снега или любое подобие съестного. В таких случаях собаки с лаем
бросались на них. При прохождении колонны мимо водоразборной колонки несколько
пленных с консервными банками выскочили из строя, чтобы набрать воды. Собаки
устремились туда, воздух взорвался от автоматных выстрелов конвоиров. Вздрогнув
от выстрелов, пленные возвратились в строй. Стоявшие на обочине русские женщины
зарыдали в голос, просили пожалеть пленных немцев... «А они жалели наших?»,-
вопросом ответил один из конвоиров. Все замолчали. Возможно, задумались о своих
родных и близких, которые могли оказаться в немецком плену (об Освенциме и других
фабриках смерти, созданных фашистами, мы тогда еще не знали). Процессию замыкало
пять-шесть саней с пленными, которые не могли передвигаться. На последних санях
пленные были наложены как дрова, они не шевелились. По-видимому, умерли в дороге.
Говорили, что пленных несколько дней везли из-под Сталинграда в товарных вагонах
под замками. После высадки из вагонов военнопленных пригнали в лес на расстоянии
3-4 километров от города, заставили обнести территорию лагеря двумя рядами колючей
проволоки и из окружающих деревьев построить для себя землянки. В находящемся
рядом здании бывшего дома отдыха был размещен госпиталь для военнопленных. Одновременно
с обустройством лагеря производился осмотр военнопленных: больных отделяли от
здоровых. В начальный период уровень смертности в лагере был сравнительно высокий
Число свежих могильных холмиков в сосенках росло. В городе говорили, что, несмотря
на принятые меры, в лагере появился тиф. Возникла опасность его распространения
на город и размещенные там госпитали. В этой связи все имеющиеся в городе медицинские
силы были брошены на предотвращение эпидемии тифа. Принятые меры оказались эффективными.
Вскоре пленных стали использовать для выполнения различных общественных работ
под присмотром конвоиров. Среди военнопленных помимо немцев были румыны, мадьяры,
чехи и другие... Военнопленные быстро приходили в себя, восстанавливали силы
и привыкали к своему новому положению. Ходили они всегда строем, пели свои песни.
Кормили их неплохо. Голодающие жители города с завистью смотрели на грузовые
машины с коровьими тушами для военнопленных. В лагере выпускалась своя газета.
В ней помещались статьи об успехах советских войск и войск союзников, обращения
немецких антифашистов и т.п. Позднее в городе говорили, что пленные чехи уезжают
из лагеря воевать против немецких фашистов. Война продолжалась и войскам требовались
новые пополнения. В этой связи для охраны военнопленных стали привлекать учеников
8-10 класса из нашей школы. Среди них был мой друг и одноклассник Рэм Васин.
В начале марта 1943 года я поступил в Моршанское ремесленное училище. Это давало
мне возможность получить рабочую специальность, одежду и обувь, а главное -
двухразовое питание, включающее 800 г хлеба в день. Все это позволяло выжить.
В ремесленное училище и школу ФЗО в первую очередь брали детей, которые остались
без родителей, обеспечивали свое пропитание мелкими кражами и попрошайничеством.
Первое время мне было нелегко определить свое положение в этой среде: сплошной
мат, высокая агрессивность подростков, частые стычки и драки по поводу и без
повода, угрозы порезать лицо бритвой, применить молоток, зубило и т.д. Я попал
в слесарную группу мастера Болкунова И.И. Это был угрюмый, высокий, сутуловатый
мужчина лет 40 с рыжеватыми волосами. Он прошел фронт и перенес тяжелую контузию.
С таким контингентом как мы легче было подготовить банду для батьки Махно, чем
организовать обучение слесарному делу. Мастер был очень немногословен и требователен,
его побаивались. При нем не устраивали бузу, не дрались. Все заметили, что когда
его «доставали», голова у него начинала вздрагивать. Иногда он отрешенно сидел
за столом, придерживая голову. Мы понимали, что он опять во власти контузии.
И все же с мастером нам повезло. Он оказался удивительно отзывчивым и справедливым
человеком. В моей жизни было два главных наставника: первая учительница Урюпина
Елена Николаевна и мастер Болкунов Иван Иванович. После одного месяца занятий
нашу группу направили на станцию Хлудово (около 20 км от Моршанска) для погрузки
в вагоны картофеля, который предназначался для армии. Через одну- две недели
мы вернулись домой.
Дома я узнал, что отца положили в больницу с сильной диареей на почве длительного недоедания. Плохо стало с сердцем. Я был самым младшим в семье, он очень хотел увидеть меня и я сразу поспешил в больницу. Отец умирал. Увидев меня, он издал хриплый стон, из глаза покатилась одна большая слеза. Далее пошли частые, затихающие хрипы. Я испугался, что он умрет при мне и я не смогу ничем помочь ему. Рыдая, я побежал за матерью. Когда она пришла, все было кончено. Так я лишился отца. Война продолжалась, и хотя нам удалось повернуть немецкие войска вспять, до конца войны было очень далеко. Хотелось надеяться на лучшее, и я часто вспоминал слова отца: «Русские всегда били немцев. И теперь дело закончится также».Но ждать пришлось долго, очень долго.
Во время похорон отца мы узнали, что в Моршанск вернулся из ссылки его брат священник Павел Павлович. Мы сообщили ему о случившемся и пригласили на похороны, но он в то время был слишком слаб и прийти не мог. Он приехал в родной город за несколько дней до похорон. У поезда его встретили дочери и привезли домой на салазках. На 40-й день я привел его на кладбище, где он отслужил отцу панихиду. Мы жили тогда вне религии и это делалось просто по сложившейся традиции. До войны братья не очень общались друг с другом. Так что наше общение с братом отца и его семьей на этом практически закончилось. Правда, лет пять спустя, я наткнулся на газетную заметку, в которой упоминался брат отца в связи с тем, что он согласился выдать свою внучку замуж за секретаря комсомольской организации при условии, что они обвенчаются в церкви (они это условие выполнили, но было ясно, что жениху это с рук не сойдет).
Весна и начало лета 1943 года были для населения города очень тяжелым временем. Основным продуктом питания во время войны была картошка. В семье нас осталось трое: мать, сестра и я Картошка давно окончилась, сажать было нечего и есть нечего. Я отремонтировал и покрасил несколько старых замков, лопату и изготовил две мотыги, чтобы поменять их на картошку. Вместе со знакомым пареньком Иваном Железняковым мы поехали на товарняке в деревню, чтобы обменять наш скарб на картошку. Помню, что мы попали в удивительную деревню Муравлянку. Никогда я ничего подобного не видел. Перед нами была большая гора земли, напоминающая собой муравьиную кучу, от центра которой во все стороны спускались улицы, несколько сотен домов и домишек. Можно было подумать, что это крестьянская столица. Жители были плохо одеты, бледные и усталые. Тем не менее, нам удалось поменять свой товар, и мы привезли ведра по полтора картошки. Мои домашние были очень рады. Я же втайне гордился тем, что сам заработал эту картошку. Через две недели мы с Иваном вновь поехали за картошкой, исходили несколько деревень и с трудом выменяли одно ведро картошки на двоих. В ремесленном училище основу нашего питания составлял хлеб. На первое давали кислые щи из протертого щавеля, в которых плавало несколько желтых шариков американского омлета, а на второе ложка картофельного пюре или каши с мелкими вареными рыбками (бычками). В помещении столовой, которое раньше принадлежало пекарне, водилось много голодных крыс. Они умудрялись по нашей одежде или каким - либо еще доступным для них способом забираться на стол, лезть в тарелку. Мы, конечно, были всегда на чеку, сбрасывали их со стола, пинали ногами, но аппетита от этого не теряли.
Вскоре нам всем дали новенькие фуфайки. Фуфайка мне была очень кстати. А вот с обувью было похуже. Нам дали зимнюю обувь, но она представляла собой деревянные колодки, к которым прибит брезентовый верх. Такие ботинки были холодными и неудобными, зато в них можно было скользить по ледяной поверхности, что мы и делали. Единственным достоинством этих ботинок было то, что они защищали ноги от непосредственного контакта с сырой или ледяной поверхностью.
В училище наряду с практическими занятиями в цехах проводилась и определенная теоретическая подготовка, которая включала русский язык, математику, черчение и политзанятия. Часть ребят не имела соответствующего школьного образования. Им было трудно понять предлагаемый материал и они дружно спали во время занятий. Один из преподавателей (по фамилии Солнцев), обладавший командным голосом, внедрял в нашу жизнь такую военную практику: через 10-15 минут после начала урока, когда значительная часть аудитории настраивалась на дремоту, он вставал и громким голосом отдавал команду: «Встать!»- «Сесть!» «Встать» - «Сесть»!! и так раз 8-10. Ребята смеялись, и дремоты как не бывало.
В слесарном цеху стояло несколько рядов верстаков с тисками, два сверлильных
станка, наковальня, ящики для инструмента, стол и шкаф мастера, а также школьная
доска, которой пользовался мастер для эскизов деталей и пояснения задания. Точность
и продолжительность выполняемой работы в значительной мере зависели от инструмента.
Большинство напильников были изготовлены вручную, силами самих учащихся. Насечка
и закалка этих напильников часто была неравномерной. Поэтому каждый из нас стремился
заполучить напильник машинного производства, да поновее. В связи с этим между
нами возникали потасовки, в которых, естественно, побеждал тот, кто сильнее
и агрессивнее. В отсутствие мастера практически все вопросы решались таким образом.
Иногда более рослые ребята просто интереса ради сталкивали нас друг с другом.
Обычно я вступал в драку либо из чувства справедливости, либо для собственной
защиты. Единственный случай, когда я втянулся в драку в результате провокации,
запомнился мне надолго. В нашей группе был паренек с немецкой фамилией Струве.
Я не помню его настоящего имени (возможно Ото), но немцев в годы войны у нас
называли фрицами, поэтому и мы называли его Фрицем. Он явно имел хорошее домашнее
воспитание, ни в какие конфликты не вступал, держался от них в стороне. Друзей
у него в группе не было, врагов тоже. Но вот однажды на выходе из цеха кто-то
из рослых ребят с силой толкнул меня на него. Получилось так, что я, падая по
инерции, чуть не сбил его с ног. Он, что есть сил оттолкнул меня прочь, зацепив
мое лицо жестким рукавом. Сзади меня еще раз толкнули на него. Завязалась драка.
Я ударил его пару раз. Он ответил... Вокруг нас сразу возникла толпа, кто-кто
кричал «Бей фашистов!». «Фриц» держал удар нормально, в основном оборонялся.
Он был немного выше меня ростом, но масса его тела была примерно на 10 килограммов
больше. Бились мы на равных в течение четверти часа. Оба устали, но явного перевеса
никто не добился. К концу поединка у него под носом показалась кровь, а я тяжело
дышал. Примерно через месяц после этого случая «Фриц» перестал посещать училище.
Не исключено, что причиной его ухода из училища был описанный выше случай. Кстати,
в нашей группе был один рослый, рыхловатый парень, он никогда ни с кем не дрался
и громко плакал, просил не трогать его, если на него замахивался даже самый
маленький в группе мальчик. Я встретил его лет через 8, когда я приехал в отпуск
в Моршанск: он ремонтировал с помощью кувалды булыжную мостовую перед аптекой.
Он оброс мышцами и стал более уверенным. По рассказам моих знакомых он потом
стал целителем-травником, а затем прославил себя и свой город как художник-примитивист.
Его работы были представлены на выставке в Москве и пользовались успехом. Это
Вячеслав Булатов.
Учащихся ремесленного училища посылали то на лесосплав, то в холодную осеннюю
погоду носить жидкую от дождя землю на крышу овощехранилища, то еще куда. Это
был тяжелый труд, но мы понимали, что это нужно, и работали добросовестно. Вскоре
нашу группу направили работать на деревообрабатывающий комбинат, где изготавливались
веялки для очистки зерна. Наша задача состояла в том, чтобы установить на веялки
изготовленные нами детали. Насколько я помню, и веялки и наши детали изготавливались
без всякой технической документации. Возможно, что их хватило только на один
сезон. Появились разговоры, что нас скоро привлекут к изготовлению военной техники.
Как-то после работы я увидел в руках мастера отливку корпуса противотанковой
мины. Поглядывая на чертеж, он производил сверления в корпусе. При мне перехода
на военные заказы не произошло. Не знаю, что было потом, но неожиданно в моей
жизни наметились серьезные изменения. Однажды мастер отозвал меня в сторону
и спросил: «Ты учиться хочешь?» «Ну да, а где?» - неуверенно спросил я.
«В техникуме трудовых резервов. Это Калининская область» - ответил он. Я согласился. «Тогда поговори с матерью и собирай необходимые документы». Узнав, что техникум находится в Калининской (ныне Тверской) области, мать сказала, что никуда меня не пустит. Только благодаря настойчивости брата, который оказался в это время дома, она, в конце концов, согласилась на мой отъезд. Срок отъезда несколько раз переносился; наконец где-то в октябре 1944 года я вместе с другими ребятами (нас было 9 человек) выехал на учебу. До этого момента я за пределы Тамбовской области не выезжал, если не считать 2-3 выезда за картошкой в деревни Рязанской области, находящиеся на границе с нашей. Во время войны перевозка пассажиров часто производилась в товарных вагонах, оборудованных нарами. Такие поезда обычно шли вне расписания и имели нумерацию от 500 и более. Поэтому их называли тогда «пятьсот-веселыми». Нам повезло: у нас был настоящий пассажирский. Я стоял у окошка вагона и с интересом рассматривал станции, на которых было много людей, нагруженных тяжелыми чемоданами и мешками. Они буквально штурмовали вагоны, воздух пронзали крики уезжающих и провожающих, плач детей. Все полки в вагоне, включая багажные, были плотно заняты пассажирами, многие ехали без билетов. Временами наш поезд останавливался на неопределенное время на какой-либо станции или полустанке. После долгого ожидания появлялся поезд, который мы должны были пропустить. Это был воинский эшелон. Он с большой скоростью, без остановок, шел на Запад, к фронту. Мимо нас промелькнули теплушки, платформы с зачехленной техникой, солдаты, приветливо машущие пассажирам. Какое-то время после этого пассажиры молчали, каждый был занят своими думами. В пути было много вынужденных остановок, расстояние в 450 км мы преодолели за сутки. Показалась Москва. Вопреки нашим ожиданиям по обеим сторонам поезда бежали старенькие дома и домики, как в Моршанске, некоторые были сделаны из горбыля и покрыты толем или старой, мятой жестью. Они отличались от моршанских только тем, что их было много, очень много. Примерно то же самое нам довелось увидеть и в Москве, когда мы в течение полутора часов добирались на трамвае от Казанского вокзала до Рижского. «А где же Красная площадь и Кремль, которые мы неоднократно видели в кино? Где центр города?»- вопрошали мы. Нас успокоили, что центр, Красная площадь и Кремль в Москве имеются, но маршрут нашего трамвая обходит их стороной. Так оно потом и оказалось, но наше представление о столице резко изменилось. К концу следующего дня мы прибыли к месту назначения - в город Торжок. Техникум находился на дальней окраине города, рядом с автомобильной дорогой Москва-Ленинград. До нашего прибытия в помещениях техникума располагался госпиталь. Это подтверждалось устойчивыми медицинскими запахами, обрывками бинтов. Нас разместили на втором этаже общежития. В комнатах напротив оконные стекла полностью отсутствовали, по коридору гулял холодный ветер. Но это нас вовсе не смутило. Мы поспешили знакомиться с ребятами, прибывшими раньше нас. Они были из Тульской, Рязанской, Воронежской и других областей. Это были незабываемые встречи, поскольку нам тогда предстояло учиться и жить вместе четыре года. С некоторыми из них я поддерживал связь почти 60 лет. На следующий день мы решили посмотреть этот старинный русский город, вернее то, что от него осталось после бомбардировок. Город был сильно разрушен. Целые кварталы были уничтожены полностью, особенно в районе моста через реку Тверцу. Сам же мост фашистам так и не удалось разрушить. От многих домов остались только стены. В бывших квартирах можно было увидеть чудом уцелевшие ходики, искореженный детский велосипед, игрушки и другие признаки довоенной жизни, которую остановила война. Говорят, что до войны в городе было более сорока церквей и монастырей. Несмотря на сильные бомбежки, многие церкви сохранились, видимо, благодаря добросовестной постройке. Запомнилась надпись на одном из разрушенных домов: «Вперед на Запад!». Недалеко от железного моста на пригорке находилась «толкучка». В те трудные годы «толкучка» была неотъемлемой частью любого города или поселка. Основной мерой цены был черный хлеб, белый можно было увидеть только во сне.
Вступительные экзамены, говоря объективно, были легкими, но у каждого из нас был промежуток в один-два года после школы. За этот срок многое забылось, стерлось из памяти, так что многим ребятам экзаменационные задачи оказались не по силам. Из нашего училища пятеро были приняты, а четверо вернулись домой. Поступившие не скрывали своей радости.
Первым директором техникума была женщина (фамилию, к сожалению, запамятовал), замечательная женщина! Для нас она была как мать: добрая, внимательная, заботливая, бескорыстная. Между учащимися и директором никаких перегородок не было. Начинать ей пришлось практически с нуля. Ведь нас надо было не только обучать, но и накормить, одеть-обуть, создать хоть минимум условий для нормального проживания. Она то и дело выезжала в Калинин или в Москву, чтобы как-то улучшить наше питание, ”выбить» сукно для шинелей, шерсть для форменной одежды и тому подобное. Как только она приезжала, ребята окружали ее и забрасывали вопросами. Она спокойно и неторопливо рассказывала о своих поездках, о перспективах нашей жизни. Как бы невзначай спрашивала то одного, то другого о его здоровье или успехах в учебе. В связи с наступающими холодами нам пришлось подумать о тепле. В помещениях техникума были большие, до потолка, печи. Они давно не чистились, да и дров требовали много, очень много. Мы понимали, что такого количества дров нам никто не даст. Позднее выяснилось, что давать дрова нам вообще никто не собирался. Поэтому мы стали сами класть небольшие кирпичные печки в каждой комнате. В некоторых комнатах были железные «буржуйки». Окна по большей части пришлось зашить фанерой и набить древесными опилками. Водопровода в общежитии в ту пору не было, в любую погоду мы умывались на улице, из колодца (кстати, он сохранился до сих пор). Закалялись поневоле. Одним словом, в холодную погоду умывались кое-как, а то и вовсе не умывались. Буквально через неделю-другую мы стали чесаться, появились вши. Организовать помывку в городской бане сразу не удалось, а ждать больше было нельзя. Поэтому наш директор приняла решение помыть нас (более 100 человек!) в деревенской бане. Это была обычная деревенская баня на 3-4 человека, топилась она по-черному), то есть дым выходил не через трубу, а через дверь. Зато очень тепло!.. Мы все хорошо помылись и прогрелись, получили новое белье. Правда, кроме дыма, который ест глаза, такие бани имеют еще одно неудобство: ни к чему нельзя прикасаться, потому что в тот же момент какая-то часть вашего тела может стать черной от сажи и мыться придется снова. После этой бани у всех как- то поднялось настроение, мы поняли, что о нас заботятся, что все постепенно наладится, что надо жить и учиться. В техникуме строго выполнялся распорядок дня, громко объявлялся подъем и отбой. В вечернее и в ночное время дежурил кто-либо из преподавателей. В основном преподаватели были из числа эвакуированных. Это были весьма интересные люди. Один из них был профессиональный революционер, до революции окончил университет в Праге, другой прекрасно знал латынь, на память читал много стихов Как- то раз он достал из кармана какой-то блокнотик, нашел нужное место и сказал, что обучал известного писателя М.Шолохова и, улыбаясь, добавил « Вот видите, у него по математике была троечка»... Жили преподаватели в расположенном неподалеку жилом доме для работников техникума или на первом этаже нашего общежития. С дровами было трудно: сначала мы разбирали на дрова разные неиспользуемые постройки, землянки, потом вырубали сухостой из ближайшего леса, однако даже сухостой носить за 4 километра на плечах нелегко, да и кормежка наша для этого была явно слабовата. Вскоре мы случайно нашли поблизости городской дровяной склад и стали самовольно брать дрова оттуда, но сторожа вскоре нас обнаружили, стали стрелять. Пришлось пилить свежий лес, он был сырой и тяжелый. Директор нашла где-то лошадь и дрова эти возили на лошади. Таким образом, с холодами справились. В учебном корпусе существовала система парового отопления, однако она практически не работала. В классах было холодно, чернила замерзали в чернильницах Часто приходилось писать в перчатках карандашом. Электричества не было. В комнатах общежития весь первый год мы выполняли домашние задания при двух-трех коптилках. В комнатах постоянно пахло керосином. Закоптились и стены. На них мы писали формулы по физике и математике. После первого полугодия нам предоставили зимние каникулы с выездом домой. На закопченном потолке мы пальцами написали: «Ура, каникулы!!! Едем домой!» Ввиду отсутствия чистой бумаги в первый год писали между строчками каких-то старых технических книг... В этот период мы стали свидетелями одного примечательного происшествия. Как-то в вечернее время ребята заметили, что в помещении котельной, которая обычно закрывалась часов в пять вечера, вроде бы что-то загромыхало. Весь вечер следили, но ничего не заметили. На следующий вечер стали снова следить, опять послышался грохот. Тогда нашли ключи, запаслись фонарем и вошли в котельную. Поначалу никого не увидели, зашли за котел, заглянули и вздрогнули: там шевельнулось какое-то живое существо под цвет угля. Это был мальчик лет тринадцати... Курносый, губастый, весь в угольной пыли, он был похож на негра. Оказалось, что он тайно забирался в котельную, чтобы согреться. Как и чем питался, неизвестно... До этого он жил с семьей в деревне, где-то около 30 километров от Торжка. Отец у него был в армии, мать умерла, и он остался один... без средств существования. Вот и подался в город. «А какая у тебя фамилия?» - спросили ребята. «Царев..» - ответил он. «Ничего себе царь!» - сказал кто-то, и все рассмеялись... Ребята наши знали жизненные трудности не понаслышке... Они устроили для него помывку, дали ему свою форменную одежду, попросили подкормить в столовой... Одним словом, когда я несколько дней спустя увидел его среди наших учащихся, которые курили в коридоре, он уже выглядел совсем другим человеком.
Что касается отношений учащихся друг с другом, то следует отметить, что на первом году учебы наиболее сильными были две группы: тульская и воронежская, которые соперничали за верховенство в коллективе, иногда их отношения неожиданно приобретали характер боевых действий, ребята из этих групп бегали по коридорам с палками, слышались выстрелы. Главари этих групп к тому моменту сильно отошли от нормальной жизни, имели очень слабую теоретическую подготовку. Никаких дисциплинарных мер к ним не принималось, возможно, что директор и не знала о них. Но получилось так, что вскоре одни из них были отчислены за неуспеваемость, другие притихли, возможно, потому, что лично были предупреждены. Одним словом, мы даже не успели заметить, как ситуация пришла в норму. Перед отбоем мы включали радио, слушали сводки с фронтов, с большой радостью воспринимали победы наших войск. Война близилась к концу, мы были уверены в нашей победе. Нам хотелось, чтобы это произошло как можно скорее. Вспоминается, как в январе или в феврале 1945 года мы раздобыли достаточно дров, растопили, как следует свою печку, разделись догола и мечтали о будущей жизни. «Вот окончится война, и жить будем по-другому, хлеба будет... ну, сколько хочешь» - мечтательно сказал один из нас. «И белый будет!»- добавил другой. «Ишь ты, чего захотел!» - шикнули на него остальные.
Наши войска, преодолевая ожесточенное сопротивление немцев, успешно продвигались по территории Германии. Вся страна напряженно следила за ходом боевых действий. Вот уже идут бои на подступах к Берлину, вот уже в Берлине. Многие тысячи убитых и раненых. Немцы отчаянно сопротивляются при штурме рейхстага. Ведутся переговоры об условиях капитуляции Германии. Весь мир следит за этими событиями. Мы не выключаем радио, все живем единой мыслью об окончании этой самой жестокой и самой кровопролитной войны, о Победе. Весть о Победе пришла к нам ночью. Один из наших товарищей (Косолапов) последнее время не спал по ночам из-за болей в желудке. Он то и услышал первым сообщение о нашей победе над Германией. Он бегал по коридорам и громко кричал: «Победа! Победа! Война окончилась!». Мы все выбегали в коридор, целовались, смеялись и плакали ...Откуда-то взялась гармошка... Под нее мы плясали и плакали, вспоминая погибших родных. Это была несравнимая ни с чем радость для каждого из нас и для нашего народа в целом.
День Победы является не только праздником, но и Днем Памяти неисчислимых жертв, понесенных в боях за Родину.
|
Станислав Клюшнев 4.3.1945г.
